- У тебя все действующие лица - подлецы. Если уж герой - подлец, ты должен логикой рассказа вести его к моральному краху. Или к возмездию. А у тебя подлецы - нечто естественное, как дождь или снег...

Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев - тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом- блаженство.

Стала она врать. Я в таких случаях молчу - пусть. Бескорыстное вранье - это не ложь, это поэзия.

Алле я сказал только одну фразу: "Хотите, незаметно исчезнем?" Я всем говорю эту фразу. (Женщинам, разумеется.) Или почти всем. На всякий случай. Фраза недвусмысленная и безобидная при этом.

В конце спектакля началась такая жуткая пальба, что я ушел, не дожидаясь оваций. Город у нас добродушный, все спектакли кончаются бурными аплодисментами...

- Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм. Дружба народов... Они зарегистрированы?

- Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твой соевый батончик".

- Разрешите мне позвонить?

- Сделайте одолжение.

Звоню в редакцию. Подходит Туронок.

- Слушаю вас... Туронок.

- Генрих Францевич, только что родился мальчик.

- В чем дело? Кто говорит?

- Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали...

- А, помню, помню.

- Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый... Пятьдесят восемь сантиметров. Вес - четыре двести... Отец - эфиоп.

Возникла тягостная пауза.

- Не понял, - сказал Туронок.

- Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии... Учится здесь... Марксист, - зачем-то добавил я.

- Вы пьяны? - резко спросил Туронок.

- Откуда?! Я же на задании.

- На задании... Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевал районный партактив?..

- Генрих Францевич, мне неловко подолгу занимать телефон... Только что родился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп.

- Вы хотите сказать - черный?

- Шоколадный.

- То есть - негр?

- Естественно.

- Что же тут естественного?

- По-вашему, эфиоп не человек?

- Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я вас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? - нормального человеческого ребенка!..

- Ладно, - говорю, - я ведь только спросил...

Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.

- Не подходит, - говорю.

- У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал.

Говорю Теппе:

- Оказывается, и Щтейн не подходит.

- У меня были сомнения.

- А кто меня, спрашивается, разбудил?

- Я разбудил. Но сомнения у меня были.

Алиханов встретил ее на пороге. Это был огромный молодой человек с низким лбом и вялым подбородком. В глазах его мерцало что-то фальшиво неаполитанское

- Я все-таки хочу знать, что вы испытывали на Севере? Фигурально выражаясь, о чем молчала тундра?

- Что?

- О чем молчала тундра?

- Лида! - дико крикнул Алиханов. - Я больше не могу! Я не гожусь для радиопередачи!

Я вчера напился! У меня долги и алименты!

Сын - Таинственная личность. Шесть лет уклоняется от воинской повинности. Шесть лет симулирует попеременно - неврозы, язву желудка и хронический артрит. Превзошел легендарного революционера Камо. За эти годы действительно стал нервным, испортил желудок и приобрел хронический артрит. Что касается медицинских знаний, то Игорь давно оставил позади любого участкового врача. Кроме того, разбирается в джазе и свободно говорит по-английски... В общем, человек довольно интересный, только не работает...

- Это я беру на себя. Мне нужен твой...

- Цинизм? - подсказал я.

- Твой профессиональный опыт, - деликатно сформулировала Лида.

Назавтра вызывает меня редактор Туронок.

- Садитесь.

Сел.

-Разговор будет неприятный.

"Как все разговоры с тобой, идиот", - подумал я.

Приставал, думаю. Еще как приставал. Руку мне, журналисту, подал. То-то я удивился...

В любой газетной редакции есть человек, который не хочет, не может и не должен писать. И не пишет годами. Все к этому привыкли и не удивляются.

- И еще вот что, - попросил Жбанков, - ты слишком умных разговоров не заводи. Другой раз бухнете с Шаблинским, а потом целый вечер: "Ипостась, ипостась..." Ты уж что-нибудь полегче... Типа - Сергей Есенин, армянское радио...

- Вы - алкоголик?

- Да, - четко ответил Жбанков, - но в меру...

Поразительно устроен человек! Или я один такой?! Знаешь, что вранье, примитивное райкомовское вранье, и липа, да еще с голливудским налетом,- все знаешь и счастлив как мальчишка...

Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу.

- На самолет опаздываю, мужики... Такси, понимаешь, ждет... Ребенок болен... Жена, сука, рожает...

...Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога... Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта - чемодан, набитый говядиной и отрубями... Впрочем, я их совсем не знаю...

- Спроси ее чего-нибудь для понта, - шепнул мне Жбанков.

- Вот ты и спроси, - говорю.

Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил:

- Который час?

- Переведите, - оттеснил я его, - как Линда добилась таких высоких результатов?

- У тебя есть машина?

- Ты спроси, есть ли у меня целые носки.

Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.

Как обычно, не хватило спиртного, и, как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!.

- А бабы-то умнее, чем я думал. Поели, выпили и ретировались.

- Ну и хорошо, - произнес Севастьянов, -давайте я картошки отварю.

- Ты бы еще нам каши предложил! - сказал Шаблинский.

Вообще я заметил, что человеческое обаяние истребить довольно трудно. Куда труднее, чем разум, принципы или убеждения.

В журналистике каждому разрешается делать что-то одно. В чем-то одном нарушать принципы социалистической морали. То есть одному разрешается пить. Другому - хулиганить. Третьему - рассказывать политические анекдоты. Четвертому - быть евреем. Пятому - беспартийным. Шестому - вести аморальную жизнь. И так далее. Но каждому, повторяю, дозволено что-то одно. Нельзя быть одновременно евреем и пьяницей. Хулиганом и беспартийным...Я же был пагубно универсален. То есть разрешал себе всего понемногу.

После этого я не служил. Редактировал какие-то генеральские мемуары. Халтурил на радио. Написал брошюру "Коммунисты покорили тундру". Но даже и тут совершил грубую политическую ошибку. Речь в брошюре шла о строительстве Мончегорска. События происходили в начале тридцатых годов. Среди ответственных работников было много евреев. Припоминаю каких-то Шимкуса, Фельдмана, Рапопорта... В горкоме ознакомились и сказали-

- Что это за сионистская прокламация: Что это за мифические евреи в тундре? Немедленно уничтожить весь тираж!..

Но гонорар я успел получить.

С продавленного дивана встал мужчина лет тридцати. У него было смуглое мужественное лицо американского киногероя. Лацкан добротного заграничного пиджака был украшен гвоздикой. Полуботинки сверкали. На фоне захламленного жилища Эрик Буш выглядел космическим пришельцем.

Бушу протянули стакан ликера. Буш охотно выпил и сказал:

- Мне нельзя. Я на задании.

Буш отдал статью машинисткам. Называлась она длинно и красиво: "Я вернусь, чтобы снова отведать ржаного хлеба!"

Статья была опубликована. На следующий день Буша вызвали к редактору. В кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Его лицо выражало полное равнодушие и одновременно крайнюю сосредоточенность.

Как раз в эти дни Буш познакомился с Галиной. До этого его любила Марианна Викентьевна, крупный торговый работник. Она покупала Бушу сорочки и галстуки. Платила за него в ресторанах. Кормила его вкусной и здоровой пищей.

Но карманных денег Бушу не полагалось. Иначе Буш сразу принимался ухаживать за другими женщинами.

...И тут возникла Галина Аркадьевна. Практически из ничего. Может быть, под воздействием закона сохранения материи.

Буш целыми днями разгуливал в зеленом халате, который Галина сшила ему из оконной портьеры. Он готовил речь, которую произнесет, став Нобелевским лауреатом. Речь начиналась такими словами: "Леди и джентльмены! Благодарю за честь. Как говорится - лучше поздно, чем никогда..."

- Ну а я - человек простой. Занимаюсь в свободные дни теорией музыки. Кстати, что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена?

Редактор говорил мне:

- У вас потрясающее чувство юмора. Многие ваши афоризмы я помню наизусть. Например, вот это: "Когда храбрый молчит, трусливый помалкивает..."

Редактор "Советской Эстонии" был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился жестоким и злым. Пока его не вынуждали к этому соответствующие инструкции. Известно, что порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия...

И вот я должен, заменив Шаблинского, участвовать в похоронных торжествах, скорбеть и лицемерить. Звоню на телестудию:

- Кто занимается похоронами?

- Сам Ильвес.

Я чуть не упал со стула.

- Рандо Ильвес, сын покойного. И организационная комиссия.

- Отсебятины быть не должно.

Знаете, - говорю, - уж лучше отсебятина. чем отъеготина.

-Как? - спросила женщина.

- Ладно, - говорю, - все будет нормально.

Он был готов на все ради достижения цели. Пользовался любыми средствами. Цель представлялась все туманнее. Жизнь превратилась в достижение средств. Альтернатива добра и зла переродилась в альтернативу успеха и неудачи. Активная жизнедеятельность затормозила нравственный рост. Когда нас познакомили, это был типичный журналист с его раздвоенностью и цинизмом. О журналистах замечательно высказался Форд: "Честный газетчик продается один раз". Тем не менее я считаю это высказывание идеалистическим. В журналистике есть скупочные пункты, комиссионные магазины даже барахолка. То есть перепродажа идет вовсю.

С Мариной он расстался потому, что задумал жениться. Марина в жены не годилась. Было ей, повторяю, около тридцати, курящая и много знает. Мишу интересовал традиционный еврейский брачный вариант. Чистая девушка с хозяйственными наклонностями. Кто-то его познакомил. Действительно, милая Розочка усиками. Читает, разбирается. Торговый папа.

У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка

И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека.

Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. Жена всю ночь рыдала от умиления и нежности. Консервы девять лет в Мордовию посылала. Ждала...

А хороший человек, кому он нужен, спрашивается?..

В толпе бесшумно сновали распорядители. Все они были мне незнакомы. Видимо, похоронные торжества нарушают обычную иерархическую систему. Безымянные люди оказываются на виду. Из тех, кто готов добровольно этим заниматься.

Редактор Туронок пытался настаивать:

- Там собираются узники, а вовсе не фронтовики.

- Как будто я не узник! - возвысил голос Жбанков.

- Вытрезвитель не считается, - едко заметил редактор.

Сама мысль о запое была его предвестием..

- Я буду еврейской нации. А вы, простите, какой нации будете?

Жбанков несколько растерялся. Подцепил ускользающий маринованный гриб.

- Я буду русской... еврейской нации, - миролюбиво сформулировал он.

Миша попался им на дороге. Вид у него был достаточно живописный. Глаза возбужденно сверкали. Галстук лежал на плече. Среди бывших узников концентрационных лагерей Жбанков выделялся истощенностью и трагизмом облика.

Реализм Довлатова - театрализованный реализм. Прозаик писал не о том, "как живут люди",а о том, как они не умеют жить.По правде говоря, не очень-то умел жить и сам автор всех этих невыдуманно-выдуманных историй.

Из сборника рассказов "ЗАПОВЕДНИК"

Я перелистывал "Дневники" Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?!.

Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя.

- Нужно как следует подготовиться. Проштудировать методичку. В жизни Пушкина еще так много неисследованного... Кое-что изменилось с прошлого года...

- В жизни Пушкина? - удивился я.

- Где вы остановились? Хотите, я позвоню в гостиницу? У нас их две, хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете?

- Тут, - говорю, -надо подумать.

Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.

- Борька, хрен моржовый, - дико заорал он, - ты ли это?!

Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться...

Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика. Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый фактор в отдельности.

Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами.

Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой, любила веселиться. Ты сделал ее ревнивой, подозрительной и нервной. Ее неизменная фраза: "Что ты хочешь этим сказать?"- памятник твоей изворотливости...

Господи, думаю, здесь все ненормальные. Даже те, которые считают ненормальными всех остальных...

В стороне бродили одноцветные коровы, плоские, как театральные декорации.

- Мне говорили, у вас сдается комната.

На лице Михал Иваныча выразилось сильнейшее замешательство. Впоследствии я убедился, что это - его обычная реакция на любое, самое безобидное заявление.

- Какой же, - говорю, - без этого музей? Без нездорового-то интереса? Здоровый интерес бывает только к ветчине...

-Что же тебя в ней привлекало?

Михал Иваныч надолго задумался.

- Спала аккуратно, - выговорил он, - тихо, как гусеница...

- Сосед, выручи, дай пятерочку... Ну, трояк... Христом-Богом прошу... Сучара ты бацильная...

Первая же его курсовая работа осталась незавершенной. Более того, он написал лишь первую фразу. Вернее - начало первой фразы. A именно: "Как нам известно..." На этом гениально задуманная работа была прервана.

Митрофанов вырос фантастическим лентяем, если можно назвать лентяем человека, прочитавшего десять тысяч книг.

Рассказывать Митрофанов умел. Его экскурсии были насыщены внезапными параллелями, ослепительными гипотезами, редкими архивными справками и цитатами на шести языках.

... Ты как насчет этого?

- Насчет пленэра?

- Насчет портвейна.

Я замахал руками. Мне ведь - стоит только начать. Останавливаться я не умею. Самосвал без тормозов...

"Наконец после долгой и мучительной болезни великий гражданин России скончался. А Дантес все еще жив, товарищи..."

Хотя дней через пять я заучил текст экскурсии наизусть, мне ловко удавалось симулировать взволнованную импровизацию.

Слабые люди преодолевают жизнь, мужественные - осваивают...

Кто-то привел иностранного дипломата, оказавшегося греческим моряком.

Разговор становился многозначительным.

Далее Таня чуть слышно выговорила:

- Давайте беседовать, просто беседовать...

За три минуты до этого я незаметно снял ботинки.

- Теоретически, - говорю, - это возможно. Практически - нет...

А сам беззвучно проклинаю испорченную молнию на джемпере...

Тысячу раз буду падать в эту яму. И тысячу раз буду умирать от страха. Единственное утешение в том, что этот страх короче папиросы. Окурок еще дымится, а ты уже герой...

Бывало, что я напивался и тогда звонил ей.

- Это мистика - кричал я в трубку. -Самая настоящая мистика... Стоит мне позвонить - и ты каждый раз говоришь, что уже два чaca ночи...

Как все легкомысленные мужчины, я был неочень злым человеком. Я начинал каяться или шутить.

Но где же любовь? Где ревность и бессонница? Где половодье чувств? Где неотправленные письма с расплывшимися чернилами? Где обморок при виде крошечной ступни? Где купидоны, амуры и прочие статисты этого захватывающего шоу? Где, наконец, букет цветов за рубль тридцать?!.

Однажды Таня позвонила мне сама. По собственной инициативе. С учетом ее характера это была почти диверсия.

- Ты свободен?

- К сожалению, нет, - говорю, - у меня телетайп...

Года три уже я встречаю отказом любое неожиданное предложение. Загадочное слово "телетайп" должно было прозвучать убедительно.

Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации.

Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала:

- Его можно судить -за одно лишь выражение лица...

Но ссориться было глупо .Ссорятся люди от полноты жизни

- Пойми, через десять лет я буду старухой. Мне все заранее известно. Каждый прожитый день - ступенька в будущее. И все ступеньки одинаковые. Серые, вытоптанные и крутые... Я хочу прожить еще одну жизнь, мечтаю о какой-то неожиданности. Пусть это будет драма, трагедия... Это будет неожиданная драма...

[Об эмиграции] Меня пугал такой серьезный и необратимый шаг. Ведь это как родиться заново. Да еще по собственной воле. Большинство людей и жениться-то как следует не могут...

- Что значит - "нажрался"? - возразил Потоцкий. - Да, я выпил. Да, я несколько раскрепощен. Взволнован обществом прекрасной дамы. Но идейно я трезв...

На водителе была красивая импортная рубашка. Вообще, шоферы экскурсионных автобусов сравнительно интеллигентны. Большинство из них могло бы с успехом заменить экскурсоводов. Только платили бы им значительно меньше...

Вдруг я заметил, что Таня беседует с Марианной Петровной. Я почему-то всегда беспокоюсь, если две женщины остаются наедине. Тем более что одна из них - моя жена.

Тане я звонил дважды. Оба раза возникало чувство неловкости. Ощущалось, что ее жизнь протекает в новом для меня ритме. Я чувствовал себя глуповато, как болельщик, выскочивший на футбольное поле.

Видно, я стал для нее мучительной проблемой, которую удалось разрешить. То есть пройденным этапом. Со всеми моими пороками и достоинствами. Которые теперь не имели значения...

Мишу звать не хотелось. Разговоры с Михал Иванычем требовали чересчур больших усилий. Они напоминали мои университетские беседы c профессором Лихачевым. Только с Лихачевым я пытался выглядеть как можно умнее. А с этим наоборот - как можно доступнее и проще.

Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря невыносима для похмельного человека.

Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость...

Поразительно устроен российский алкаш.

Имея деньги - предпочитает отраву за рубль сорок. Сдачу не берет... Да я и сам такой...

- Взгляни на это прогрессивное человечество! На эти тупые рожи! На эти тени забытых

предков!.. Живу здесь, как луч света в темном царстве...

А супруга у меня простая, из народа. Издевается. "Ты посмотри, - говорит, - на свою штрафную харю... Таких и в кино пускают неохотно. А он чего надумал - в Израиль?.."

Вера оказалась бледной, измученной женщиной с тяжелыми руками. Сварливой, как все без исключения жены алкоголиков. На лице ее запечатлелось выражение глубокой и окончательной скорби.

- Ты куда? - спросила Вера. -Опять?!.. Вы уж присмотрите за моим буратиной.

Леня попытался уйти в более широкую тему. Заговорил о царском режиме.

Но экзаменатор спросил:

- Вы читали "Повести Белкина"?

- Как-то не довелось, - ответил Леня. - Вы рекомендуете?

- Да, - сдержался Бялый, - я вам настоятельно рекомендую прочесть эту книгу...

А досье у тебя посильнее, чем "Фауст" Гете. Материала хватит лет на сорок... И помни, уголовное дело - это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз - и ты уже на стройках коммунизма...

Перед этим я выпил, и мне стало легче. О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его - ни единой брошюры. Мне кажется, зря...

Из сборника рассказов "ЗОНА"

"Вчера, сего года, я злоупотребил алкогольный напиток. После чего уронил в грязь солдатское достоинство. Впредь обещаю. Рядовой Пахапиль".

После некоторого раздумья он всегда добавлял: "Прошу не отказать".

Я принадлежал к. симпатичному национальному меньшинству. Был наделен прекрасным здоровьем. С детства не имел болезненных пристрастий.

Я не коллекционировал марок. Не препарировал дождевых червей. Не строил авиамоделей. Более того, я даже не очень любил читать. Мне нравилось кино и безделье.

- До Нового года еще шесть часов, - отметил замполит, - а вы уже пьяные как свиньи.

- Жизнь, товарищ лейтенант, обгоняет мечту, - сказал Фидель.

Я понимаю, что все мои рассуждения достаточно тривиальны. Недаром Вайль и Генис прозвали меня "Трубадуром отточенной банальности". Я не обижаюсь. Ведь прописные истины сейчас необычайно дефицитны.

Жаль. что литература бесцельна. Иначе я бы сказал, что моя книга написана ради этого...

- Ну и сдохнешь. Ты один против всех. А значит, не прав...

Купцов произнес медленно, внятно и строго:

- Один всегда прав...

Допустим, счастья нет. Покоя - нет. И воли - тоже нет.

Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?

Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так:

"На Севере вообще темнеет рано. А в зоне- особенно..."

Я эту фразу куда-нибудь вставлю.

- ... Все треплешь языком, а жизнь проходит...

Человек человеку... как бы это получше выразить - табула раса. Иначе говоря - все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств.

Шаламов ненавидел тюрьму. Я думаю, этого мало. Такое чувство еще не означает любви к свободе. И даже - ненависти к тирании.

- Ты посмотри, - говорят зеки, - какая женщина!.. Уж я бы подписался на эту марцифаль!..

Тут упор на существительное. Тут поражает женщина вообще, а не ее конкретные достоинства. Тут властвует умами женщина как факт. Женщина как таковая является чудом. Она - мариифаль. То есть нечто загадочное, возвышенное, экзотическое. Кефаль с марципаном...

Вернемся к нашей рукописи. Осталось четыре разрозненных куска. Пересказывать утраченные страницы - глупо. Восстановить их - невозможно. Поскольку забыто главное - каким был я сам.

Несколько секунд все стояли молча. Затем Фидель воздел руки, как джазовый певец Челентано на обложке грампластинки "Супрафон". Затем он покрыл матом всех семерых щенков. Суку Мамулю. Ротное начальство. Лично капитана Токаря. Местный климат. Инструкцию надзорсостава. И предстоящий традиционный лыжный кросс.

- Явшиц совсем одичал,- заметил Воликов, поглаживая Мамулю, - абсолютно... Прихожу как-то раз. Глотать, мол, больно. А он и отвечает: "Вы бы поменьше глотали, ефрейтор!.." Намекает, козел, что я пью. Небось сам дует шнапс в одиночку.

Он достал из-под матраса бутылку вермута с зеленой этикеткой:

- Вот. От себя же и запрятал... И сразу нашел.

- Вот так климат, - сказал Рудольф,- похуже, чем на Луне.

- Ты на Луне был? - спрашиваю.

- Я и в отпуске-то не был, - сказал Рудольф.

Рано утром я подметал штабное крыльцо. Заснеженный плац был исполосован мощными гвардейскими струями. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана.

Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным, механическим голосом восклицал:

- Здравия желаю!

Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно-фамильярным тоном спрашивал:

- Как спали, дядя Леня?

И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты...

Жизнь капитана Токаря состояла из мужества и пьянства. Капитан, спотыкаясь, брел узкой полоской земли между этими двумя океанами.

А еще через месяц инспектор рукопашного боя Торопцев, прощаясь, говорил:

- Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Можно все! Но если можно убежать - беги! Беги, сынок, и не оглядывайся...

Прошло двадцать лет. Капитан Токарь жив. Я тоже. А где этот мир, полный ненависти и

страха? Он-то куда подевался? И в чем причина моей тоски и стыда?..

- Я не спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это не повторится.

- А жаль, - неожиданно произнес Токарь.

- Понятия не имею, - сказал Цуриков.

- Без хамства, - снова вмешался замполит, - помягче. Перед вами - сам Ленин. Вождь мирового пролетариата...

- Понятия не имею, - все так же хмуро сказал Цуриков.

- Уже лучше. Продолжайте.

Цуриков без усилий почесал лопатку.

- Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики.

- Лaзyтчики, - поправил Хуриев, - дальше.

... Поехали... Входит Дзержинский... А, молодое поколение?!.

Цуриков откашлялся и хмуро произнес:

- А, блядь, молодое поколение?!.

- Что это за слова-паразиты? - вмешался Хуриев.

- Не верю! Ленин переигрывает! Тимофей психованный. Полина вертит задом. А Дзержинский вообще похож на бандита.

- На кого же я должен быть похож? -; хмуро спрашивал Цуриков. - Что есть, то и есть.

Но публика сочувствовала Тимофею. Из зала доносилось:

- Ишь как шерудит, профура! Видит, что ее свеча догорает...

Другие возражали:

- Не пугайте артистку, козлы! Дайте сеансу набраться!

Владимир Ильич пытался говорить:

- Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые огоньки новостроек! Это ради вас... Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин хер!..

Зал ответил Гурину страшным неутахаюшим воем:

- Замри,, картавый, перед беспредельщиной!..

И меня абсолютно не привлекают лавры современного Вергилия. (При всей моей любви к Шаламову.) Достаточно того, что я работал экскурсоводом в Пушкинском заповеднике...

Недавно злющий Генис мне сказал: - Ты все боишься, чтобы не получилось как

Шаламова. Не бойся. Не получится..

Короче, если вам покажется, что не хватает мерзости, - добавим. А если все наоборот, опять же - дело поправимое...

- Кто здесь русский? - говорит Андзор. - Ты русский? Ты - не русский. Ты - алкоголист!

Тут и началось.

Андзор кричит:

- Шалва! Гиго! Вай мэ! Арунда!..

Прибежали грузины в белье, загорелые даже на Севере. Они стали так жестикулировать, что у Фиделя пошла кровь из носа.

- "...Сержанту Годеридзе нанесено телесное повреждение в количестве шести зубов..."

Я крайне редко вижу сны. А если вижу, то на удивление примитивные. Например - у меня кончаются деньги в ресторане. Зигмунду Фрейду тут абсолютно нечего делать.

У меня не случается дурных и тем более радужных предчувствий. Я не ощущаю затылком

пристальных взглядов. (Разве что они сопровождаются подзатыльниками.) Короче говоря, природа явно обделила меня своими трансцендентными дарами. И даже банальному материалистическому гипнозу я, как выяснилось, не подвержен.

Но и меня задело легкое крыло потустороннего. Вся моя биография есть цепь хорошо организованных случайностей.

Я был наделен врожденными задатками спортсмена-десятиборца. Чтобы сделать из меня рефлектирующего юношу, потребовались (буквально!) - нечеловеческие усилия.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6

ссылка на нас - залог попадания сюда: каталог союзников